Хотели сходить в дом Чехова, но он оказался закрыт.

Толик, Алина и Ревский болтали о своих делах, вспоминали детство, а Гай томился. Нет, он не вредничал и не ворчал, но в нем нарастало раздражение…

В Севастополь Гай вернулся, будто домой из дальней поездки. По-родному светились окна Артиллерийской слободки. Радостно трещали цикады…

При прощании Ревский сказал:

– Приношу свои извинения за беспокойство, князь, но завтра вам надлежит быть на судне. Долг зовет вас под флаги “Фелицаты”. В два часа жду на причале…

И опять не оказалось времени для Сержика.

На “Крузенштерне” Гая встретили шумными приветствиями, хлопаньем по плечу и упреками, что “забыл своих коллег по пиратскому ремеслу”. Гай весело отбивался: я, мол, не только пират, но и ученик, сейчас даже для джентльменов удачи обязательное восьмилетнее образование…

Прикинули, на каких вантах и на какой высоте будет стоять Гай во время съемки. Карбенев решил, что оператора придется “выносить” за борт – на специальной стреле. Игорь Васильевич сказал, что для финальных кадров драная полосатая фуфайка Гая не годится. Финал – праздничный: “Фелицата” подходит к заветному острову, поэтому вся команда принаряжена. Значит, и юнге оставаться оборванцем негоже.

Костюмерша Настя сняла с Гая мерку и уже через час прикинула на него сметанную блузу из алого атласа. Широкую, легкую, с летучим квадратным воротником, похожим на белый с голубыми полосками флаг.

– Но стричься – ни-ни, – сказал Игорь Васильевич. – Волосы должны живописно разлетаться на ветру.

– Пускай разлетаются, – вздохнул Гай. – Хотя сегодня дежурные уже два раза придирались.

– Терпи, – сказал Ревский. – Не так уж долго тебе осталось подрывать основы педагогики. Съемка через четыре дня…

– Ура! – подскочил Гай.

– Если не испортится погода, – вставил “пират” Витя Храпченко. – Чегой-то задувает, братцы. А?

И правда, с моря дул не ветерок – ветер. Когда шли на “Крузенштерн”, портовый катер ощутимо болтало, и он не сразу ошвартовался у трапа. А на обратном пути встречная волна “дала прикурить”, как выразился Витя Храпченко. Катер то зарывался по палубу, то взлетал носом на гребни. Брызги летели над палубой и рубкой от форштевня до кормы. Все укрылись внизу, но Гай все время высовывался из маленького люка впереди рубки по пояс, а то и по колени. Несмотря на ветер, небо оставалось ясным, и крылья взлетающей пены были просвечены янтарными и оранжевыми вспышками…

Чем ближе к городу, тем сильнее делались волны. Оглядываясь, Гай видел вверху, за мокрыми стеклами рубки, молодое скуластое лицо капитана. Скулы были напряжены. Но Гай не ощущал никакой тревоги. Только восторг.

Наконец качнуло так, что он не удержался и загремел вниз, ободрав ногу на окованной ступеньке трапа.

– Сударь, вы доигрались, – сказал Ревский.

– Пфе… – ответил Гай и опять рванулся наверх.

– Куда ты! И так мокрый насквозь! – Ревский схватил его за щиколотку. Гай заорал, испугавшись щекотки. Ревский с перепугу отпустил его. Гай высунулся, подставил под брызги руки, мокрой ладонью стер с ноги кровь и вцепился в комингс люка – навстречу летел такой пенный гребень! Хлестко ударило в лицо, солью заполнило рот. Гай отплевывался и хохотал.

Его стянули вниз, капитан спохватился и велел задраить люк. Гай смеялся и отлеплял от живота мокрую рубашку.

– Передай Толику, что я просил его применить к тебе педагогические санкции, – сказал Ревский. – Искренне сочувствую дядюшке такого племянника.

Гай весело сопел…

Утром ветер продувал город насквозь и устраивал на улицах кутерьму. Летели с платанов и акаций листья. Сыпались на головы прохожих и лопались спелые каштаны. Словно узкие марсели клиперов, надувались натянутые поперек улиц лозунги: “Севастопольцы! Городу нужны ваши руки, ваши сердца, ваши улыбки!”, “Город и флот! Пятидесятилетию Октября – наш ударный труд!”. Лозунги были написаны голубыми буквами на серой, как суровая парусина, материи.

На улице и площадке перед школой кружилась разноцветная метель. Это носилась по асфальту пестрая октябрятская малышня в трепещущих рубашках, летели с голов белые, голубые и алые испанки, реяли галстуки. У кого-то вырвалась и, как перепуганная курица, умчалась по воздуху тетрадь… И все это вперемешку с летящими листьями и проблесками солнца. Солнце среди рваных и очень быстрых облаков – серых и белых – словно махало желтыми крыльями…

Было похоже, что ветер растрепал и школьный распорядок. По крайней мере, Гай и Ася услыхали от дежурной учительницы, что сегодня и завтра шестиклассники будут учиться со второй смены. “Из-за сложностей с расписанием”.

– Ну и ладно, – обрадовалась Ася. – У нас с мамой дел всяких по хозяйству… – Надо комнату белить. Сейчас и займемся.

– Может, помочь? – нерешительно предложил Гай.

– Ну да! Тебя там и не хватало…

– Тогда скажи Толику, что я погуляю до школы. В Музей флота еще раз схожу…

– Только не суйся к воде.

– Я что, из ума выжил?

Даже вот здесь, у школы, был слышен штормовой прибой.

…Но все же он сунулся к воде. Обошел Артиллерийскую бухту и через Хрустальный мыс, по слоистым уступам песчаника, мимо строящегося наверху похожего на корабль здания спустился к наветренным скалам.

Ух, что тут делалось! Гай, наверно, два часа смотрел, как вздымается море у желтых обвалившихся глыб, как встают многоэтажные стены из пены и брызг. Когда стены падали, видно было зеленовато-сизое пространство, по которому шли от горизонта неторопливые валы с белыми гребнями, и Константиновский мыс, где прибой штурмовал старинную крепость. А потом опять вырастали пенные взрывы… Редкие травинки прижимались к камням.

Гай наконец продрог от ветра и брызг. Но пока он шагал к Музею флота, взмахи солнечных крыльев согрели его, а ветер высушил рубашку и волосы.

“Ну и пусть шторм! – весело думал Гай. – Ну и пусть задержится съемка! Куда спешить-то?”

Потом он долго и неторопливо ходил по прохладным залам музея с моделями фрегатов и крейсеров, с портретами адмиралов и картинами сражений. Наконец он в витрине с оружием последней войны, среди касок, автоматов с круглыми магазинами и пулеметных лент увидел несколько гранат-лимонок.

И тревожно насупился.

И со злостью на себя подумал, что хватит уже тянуть резину и себе самому портить настроение. Все так хорошо в жизни, и лишь чертова граната – как болячка на душе.

“А сегодня Сержика опять не встречу, – с досадой понял Гай. – Из-за этой дурацкой второй смены…”

Когда Гай вернулся к школе, уже тренькал колокольчик. Дежурная учительница – худая, остроносая и, видимо, всем недовольная, кричала с порога, чтобы торопились, а не плелись.

Заторопился и Гай. Но учительница ухватила его за рукав:

– А для тебя школьные порядки не существуют?

– А… чего? – растерялся Гай.

– А “того”. Космы твои! Не знаешь распоряжения?

– Дак я же с киносъемки! Спросите хоть кого! Я…

– А мне хоть из-за границы! Здесь школа, а не кино!

– Но как же сниматься-то? Да все уже в школе знают.

– А я не знаю! Фамилия? Класс?

– Пожалуйста! Гаймуратов, шестой “А”… Ну, я же…

– Он еще и “пожалуйста”! Марш в парикмахерскую, а потом пойдешь к директору! Вместе с родителями.

– Да где я их возьму вам, родителей? – не выдержал Гай.

– Ты мне еще погруби! – Она уже не слушала, держала за воротник какого-то несчастного второклассника.

Гай вытянул шею, надеясь разглядеть в вестибюле знакомых ребят или Марину Викторовну.

– Ты еще здесь?

– Ну и на здоровье! – сказал Гай. Ушел и сел на скамейку против школьного крыльца. По темени стукнул его колючий каштан. Это рассмешило Гая, и он подумал, что злиться не стоит.

Все равно все было хорошо: и город, и “Крузенштерн”, и школа. И не станет белый свет хуже оттого, что встретилась одна… такая вот… Ей же потом Марина Викторовна нахлобучку даст за бестолковость, когда узнает про этот случай…

Гай решил дождаться перемены. Может быть, тогда он сумеет проскочить в школу или через ребят передаст Марине Викторовне “СОС”. Он сидел, потирая вчерашнюю “штормовую” ссадину и щурясь на проблески солнца. Школьная дверь скрипуче запела, приоткрылась, выпустила на ступени стайку мальчишек. И среди них был Сержик.