– С ней трудно играется. Она почти настоящая. У всех оружие деревянное, а она такая… все только на нее и смотрят. Получается, будто ты сильнее всех, если такая граната…

Он сказал то, что Гай чувствовал еще в Херсонесе. Но Гай тогда и подумать не мог, что у Пулеметчика такие же мысли.

Сержик нехотя объяснил:

– Если настоящая война, там все настоящее. А если игра, все должно быть игрушечное, а то нечестно…

– Значит, тебе ее совсем не надо? – недоверчиво спросил Гай.

– Пусть лежит… Бабе Ксане спокойнее… А если хочешь, бери ее себе!

– Нет! – быстро сказал Гай.

Сержик не удивился.

– Ну, нет, так нет. – И повторил: – Пусть лежит…

– Но ты же говорил, что это подарок, – напомнил Гай.

– Ну и что? Это такой подарок… просто довесок. Андрей мне вообще-то самострел подарил с резиной, а про нее сказал: “Ладно, забирай и ее заодно, если надо…”

Сержик обулся, встал, весело потопал.

– Сырые еще. Ладно, сойдет…

“Вот и все”, – сказал себе Гай. Глупая история с гранатой кончилась.

Но облегчения Гай не почувствовал. Черная дробина по-прежнему шевелилась в нем. И Гай знал почему.

Этому городу, морю, “Крузенштерну” – всему, что было вокруг, – нужен был другой Гай. Острову капитана Гая нужен был другой Гай. И самому Гаю нужен был другой Гай. Честный до конца.

А если есть в душе хоть капля обмана, так и будешь смотреть на всех с тайной опаской, со скрытой виноватостью. И остров будет исчезать или тонуть за горизонтом раньше, чем к нему подплывешь.

“Но не все ли теперь равно? Ведь главное-то я сказал!” – огрызнулся на себя Гай.

– Ты где живешь? – спросил Сержик.

– Рядом с Асей…

– Я и не знал. Тогда пошли? Нам по пути.

– Мне в школу надо…

Гай скомканно рассказал о стычке с учительницей, а заодно и почему нельзя стричься, и откуда он приехал; и что сейчас надо попасть в школу, потому что Ася, наверно, беспокоится: куда он девался? И два ее учебника у него в портфеле…

– Вот это да… – выдохнул Сержик. – Значит, мы тебя в кино увидим?

– Ну… наверно. Если получится.

– Жалко, – вдруг сказал он.

– Что жалко? – испуганно спросил Гай.

– Да я не про кино. Жалко, что скоро уедешь. – Сержик посмотрел на Гая ясно и улыбчиво.

И тогда, словно шагая с высокого берега, Гай сказал:

– Сержик, ты меня прости…

Глаза у Сержика сделались большими от изумления.

– Я наврал, что случайно нашел гранату, – выдавил Гай, глядя в землю. – Я сразу видел, куда она упала… Я думал: никто не знает, ну и я… в общем, думал: возьму себе потом…

Гай понимал, какой он сейчас жалкий, растрепанный, красный, несмотря на загар. Чувствовал себя пришибленным и маленьким перед пятиклассником Сержиком, который ему чуть выше плеча, но у которого бесстрашная и чистая душа.

Ох как тошно… И все-таки вместе с этой мукой он испытывал облегчение. Словно разбил стекло в душной комнате.

Гай заставил себя поднять глаза. Сержик смотрел растерянно. Так, словно это он, а не Гай виноват. И сказал скомканно:

– Да чего… Да это хоть с кем бывает. Я один раз тоже, когда моторчик у Андрея увидел… А после… – Он тряхнул головой, сделался спокойнее и строже. Утешил Гая: – Не надо про нее… Ты же не взял.

Щеки у Гая все еще горели. Но вздохнул он так, словно вынырнул из глубины. Прошептал:

– Не взял, конечно… Это я сперва…

Сержик вдруг обрадованно взметнул ресницы:

– Послушай! Но раз тебе ее надо, то возьми! Все равно она там без дела валяется.

– Да нет же! Я тогда… ну, просто дурак был. Не надо мне ее сейчас.

Сейчас ему надо было другое: чтобы Сержик не затаил обиды.

Однако Сержик теперь смотрел непонятно. И оказал нехотя:

– Не надо так не надо… Я пойду тогда… А ты тоже иди, второй урок уже, наверно, кончается.

Отчуждение прошло между ними, как тень пасмурного облака.

– Ага… Пока… – потерянно отозвался Гай.

И они разошлись.

Гай медленно шел к школе и нес в себе ощущение потери, нес свою печаль. И все-таки он ни о чем не жалел. Он знал, что похожая на крошечную гранату дробина больше не станет его тревожить.

И еще одно грело Гая. Легонько грело, как солнечный зайчик. Воспоминание, как он мчался на помощь Сержику к водостоку. Гай не успел, но это не его вина. Он ни одного мига не сдерживал себя, рвался изо всех сил. И если бы смыло Сержика или того пацаненка, он, Гай, ни секунды не думая, ринулся бы в прибой. Он знал это тогда и помнил теперь. И шаги его понемногу делались крепче…

– Эй!

Гай не оглянулся. Мало ли кого окликают на улице.

Сзади нарастал частый топот.

– Подожди! Миша!.. Гаймуратов!

Сержик догонял его, трепеща своим летучим пиджачком.

Откуда он знает имя? Ах, да! Из разговора с милиционером…

Сержик остановился, часто дыша.

– Я… забыл спросить… У тебя сколько уроков?

– Да кто их знает! – поспешно сказал Гай. – Такое бестолковое расписание…

– А ты… может, придешь к нам вечером, а?

– Я? Ладно!.. Если хочешь.

Ветер все шумел, гнал по стенам, по асфальту летучие солнечные лоскутья. Веселый такой ветер. Просто смеяться хотелось.

Сержик пнул подкатившийся под ногу каштан, и они с Гаем смотрели, как колючий шарик прыгает по тротуару.

Потом Сержик посмотрел на Гая:

– Та история… про лейтенанта и про бюст… Я так ничего и не понял. Расскажешь?

ОСТРОВ

Голос Карбенева:

– Внимание – камера!

Голос Ревского:

– Гай… давай!

Гай взлетает на планшир, прыгает на первую ступеньку вант. И пошел наверх! Легкий, радостный, дождавшийся своего часа…

Гай босиком. В башмаках с пряжками оказалось тяжело и неловко. А широкие планки вовсе и не режут ноги. Правда, пришлось утром подставить гримерше тете Рае свои ступни для крема номер пять, но, взвизгивая и обмирая от щекотки, Гай выдержал эту пытку. Ради искусства…

На двенадцатой ступеньке Гай останавливается. Ветер дует ему в затылок и правую щеку, треплет и путает волосы, полощет алую голландку, закидывает на голову белый воротник.

Паруса – над Гаем и вокруг него. Всюду. Громадные. Золотисто-белые на солнце и голубые в тени. Туго и круто выгнутые, они кажутся твердыми, как фарфор: щелкни пальцем – и зазвенят.

Судно идет с креном на левый борт. Сзади и сбоку его пытаются догнать зеленовато-синие волны, кое-где на них вспыхивает пена. Волны не очень большие, стальную четырехмачтовую громаду им не раскачать. Но, рассекая воду, гулкий стометровый корпус винджаммера ровно вздрагивает и ощутимо звенит. Басовито-струнным гудением отзывается такелаж. Плетеная сталь вантовых тросов дрожит, как натянутые мышцы, и это напряженно-радостное дрожание передается Гаю…

С борта вынесена ажурная стрела крана с площадкой для оператора. У камеры сам Карбенев. Темно-синий выпуклый объектив издалека нацелен на Гая.

– Гай – давай!

Держась за трос одной рукой, Гай вытягивается вперед (ух и ветер!). В синеве и солнце встают далекие желтые берега. На них – блестки белых домов.

– Остров!

Гай оборачивается. Ветер откидывает назад волосы, хлопает воротником. И Гай кричит опять – тем, кто на палубе:

– Вижу остров!

…В море они ушли накануне, под вечер. Когда махина “Крузенштерна”, постукивая машиной, выбралась за боны, солнце уже скатывалось к горизонту. Слева тянулся изрезанный бухтами Каркинитский берег. Издалека его желто-полосатые обрывы казались невысокими. Оранжевыми маячками вспыхивали от закатных лучей стекла. Медленно двигались красные огоньки Лукулльского створа. Если свернуть на них, когда они окажутся друг над другом, выйдешь прямо к центру Херсонеса… Но “Крузенштерн”, конечно, никуда не сворачивал, шел в открытое море.

Закат разукрасил море разноцветными зигзагами. Носились темные чайки. Наступал “режим” – короткое время ясных сумерек, в которых операторы снимают ночные сцены. Зашипели, засияли голубым светом юпитеры. Началась съемка сцены “Рассказ Битт-Боя”. Лоцман Битт-Бой по прозвищу Приносящий Счастье рассказывал морякам о далеком счастливом острове. Он взялся привести “Фелицату” к этому острову. И никто не знал – какой ценой! Никто пока не ведал, что Битт-Бой смертельно болен и самому ему на этом острове не жить…